Будучи еще в монастыре, приобрел небольшую книжечку стихов Виктора Афанасьева. Тогда они мне пришлись по душе, хотя к святоотеческим творениям отношения не имели. Это болезнь некоторых молодых монахов — смотреть на все глазами святых отцов, хотя надо бы своими… Видеть во всем нецерковном греховный соблазн, хотя надо бы с первых же шагов учиться Бога искать… Но стихи понравились: очень уж точно, просто и глубоко, хоть и не святоотеческим языком пишет автор о соблазне видеть свое преуспеяние:
Как страшен для меня был этот день:
Вскарабкался я на одну ступень,
Взглянул наверх — а там лазурь Небес…
Напрягся я и на вторую влез,
И вот, душою радостен и смел,
Но весь в поту, я третью одолел!
Взглянул наверх: как тёмен свод Небес!
А вкруг меня с крюком летает бес,
Да крюк-то острый и в крови уж тех,
Кто рвался к Небу, обгоняя всех.
Монах Лазарь (Виктор Афанасьев)
А сегодня узнал, что он ныне — монах Лазарь.
Опубликовано в рубрике 
Думаю, что трудно молодому монаху идти Царским путём.
Как сказал Святитель Димитрий Ростовский:
«Царский путь – это умеренные подвиги, умеренная жизнь
и чистая совесть…
Не втиснется, не войдет в небесные врата грешник… так как грешный, а праведник не войдет как высокоумствующий и
считающий себя добродетельным…»
Вот только мера у каждого своя. И главное – прийти в собственную меру. Только как её определить?
«Вот только мера у каждого своя. И главное – прийти в собственную меру. Только как её определить?»
Пытаюсь сама себе найти ответ в этих словах:
«Отсутствие вкуса к уединению и молчанию есть болезнь современного человека. Многие даже боятся тишины, боятся одиночества и свободного времени, потому что нечем заполнить пустоту: нужны слова, впечатления, нужно быть занятым и всегда спешить, чтобы создавалась иллюзия бурной и наполненной жизни. А жизнь с Богом начинается тогда, когда слова и мысли умолкнут, когда земные дела отойдут на второй план и в душе человека освободится место, которое может заполнить Бог.»
Митрополит Иларион Алфеев.
По сути, все та же большая тема, которая и заслужвает большого разговора.
Вот в качестве пищи для размышлений из о. Александра Шмемана:
«что остается за вычетом всего того, огромного, что так очевидно мешает Православию и его искажает? Что несомненно, вечно и составляет сущность того, о чем, в сущности, я говорю, что проповедую и что защищаю всю жизнь? Иными словами, что не относительно, а абсолютно? И всегда тот же вывод: во-первых, некое видение, опыт Бога, мира и человека — о которых лучшее в православном богословии, но с которыми оно не совпадает просто («Отцы» об этом, но сами «Отцы» превращаются в объект какого-то мелкого, интеллектуального и скучного культа). Богослужение об этом, но опять-таки если оно само не есть предмет нездорового любопытства. Духовная традиция об этом, но только если не делается pars pro toto (частью, заменяющей целое), рецептом для безнадежных искателей «духовности». И, во-вторых, Таинство — в самом глубоком и всеобъемлющем смысле этого слова, ключ и критерий которого в Евхаристии. Все остальное не только относительно, но и по самой своей природе — преходяще. Но любят православные и потому абсолютизируют почти только «преходящее». Отсюда — все растущая православная «шизофрения»… И только пророчество и неизбежно связанное с ним «мученичество» (отвержение, одиночество, осуждение) могут, должны эту шизофрению исцелить. А этого никому (мне, во всяком случае) ужасно не хочется. А надо сказать в сущности приблизительно так: православный «традиционализм» обратно пропорционален сегодня верности Преданию, и это без всякого парадокса и преувеличения. Православие запуталось в прошлом, обожествленном как предание, оно буквально задыхается под его грузом. А так как подлинное, живое и животворящее Предание приходит к нам из прошлого, через него, в нем действительно заключено и потому что «жаждущие и алчущие» находят все время куски хлеба, подлинной пищи в нем, то и задача бесконечно усложняется. И решить ее можно, по-моему, только при полной укорененности в настоящем, тогда как первый соблазн православного — бежать из него, идти обратно. Именно тогда, однако, прошлое, переставая быть Преданием — передачей в настоящее, делается мертвым грузом и умиранием… «Всякий, положивший руку на плуг и озирающийся назад…» — эти слова можно отнести к эмпирическому православию: все оно — либо ностальгическое и романтическое, либо паническое и истерическое «озирание назад». Все православные какие-то «эмигранты» в современности, какое-то «харьковское землячество», суетящееся в случайной парижской или нью-йоркской зале. Развесили портреты, расставили флаги — ну совсем «уголок России». Так и все православие в современном мире какой-то «уголок»… А вот с кафедры лютеранского университета утверждаешь — искренне! — что без православного видения не исцелить миру своих страшных ран и не выйти из тупика…»
Вот еще наводящий на размышления материал о соотношении «правил» и реальной духовной жизни: http://www.pravmir.ru/ispoved-pered-prichastiem-vo-chto-prevrashhaetsya-tainstvo/
Продолжая разговор об аскетике и духовной жизни в целом: http://inventrice.wordpress.com/%D0%B4%D0%BE%D0%BB%D0%B3%D0%B8%D0%B9-%D0%BF%D1%83%D1%82%D1%8C-%D0%BA-%D1%81%D0%B5%D0%B1%D0%B5/%D0%BA%D1%80%D0%B8%D0%B7%D0%B8%D1%81/
«Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам, да вниду вонь: просвети одеяние души моея, Светодавче, и спаси мя».
Ексапостиларий Страстной седмицы.
Хочу я Царского взыскать Чертога,
Отрешившись мира суеты,
Упование все возложить на Бога
И познать Небесной красоты!
Все томлюсь мечтою о Небесном Граде,
Но, при этом, миром удручён.
Не могу и думать о такой награде,
Ведь не в «брачны ризы» облачён.
В чем еще найти мне для себя отраду?
— Разве, что в стяжании Венца!
Одолеть сумею я греха преграду,
Если буду с Богом до конца!
(собственное)