Получил письмо из Санкт-Петербурга:»В октябре 2011 года Иоанновский ставропигиальный женский монастырь в Санкт-Петербурге посетила монахиня Магдалина (Чавчавадзе), насельница одного из женских монастырей Франции, и оставила отцу Николаю Беляеву свою рукопись, посвящённую протоиерею Димитрию Соболеву, выдержки из которой мы хотим предложить вашему вниманию. На публикацию рукописи получено разрешение монахини Магдалины (Ольги Михайловны Чавчавадзе)». Вот некоторые выдержки из нее.
…Началась Вторая мировая война…
Как-то раз отцу Димитрию надо было идти в церковь, он надел рясу, наперсный крест… а надо сказать, что в этот крест был вплавлен тот маленький нательный крестик, который о. Димитрий получил в молодости от преподобного Нила Сорского. Он спешил, ничего не спрятал — и тут стук в дверь. Открыл — а там гестапо. Его тут же хватают с поличным, выбивают зубы, а главное — срывают с него наперсный крест, бросают на пол и топчут ногами. О. Димитрий вспомнил слова старика: «Храни этот крестик, и он будет тебя хранить» — и тут же почувствовал себя совершенно беззащитным. Но из лагерных историй, рассказанных им самим, видно, что крестик хранил его и во все время его заключения. Уже в самом начале, после ареста, он в первый раз избежал смерти. Был медицинский осмотр, после которого человека определяли «направо», то есть, в лагерь, или «налево», что означало расстрел. Решали по тяжести совершенного деяния — и о. Димитрий, конечно, должен был пойти «налево», но он был очень крепок физически, и начальству стало жаль терять такую рабочую силу. Его отправили в лагерь, сначала в Бухенвальд, а потом в Нахт-унд-Небель — я знаю это название только с его слов. Там узникам сразу сказали, что всех их уничтожат в любом случае.
При бомбежках немцы прятались в убежищах, а заключенные должны были оставаться на открытом месте. Во время одного из налетов о. Димитрий прыгнул в воронку от взрыва бомбы — решил, что в одно и то же место дважды не попадут. Когда налет закончился, он вышел из укрытия, но только успел отойти немного, как снова начали падать бомбы. Он опять побежал в свою воронку, но там уже сидел какой-то француз, махал руками и истерично кричал: «Уйдите, это мое место!»’ Как я уже говорила, о. Дмитрий был человек очень сильный физически, и первый его порыв был — выкинуть этого французика из воронки…Но он тут же сдержался и сказал себе: «Я священник, я не могу…» И отошел, стал искать другое место. В этот момент бомба упала прямо в воронку, от француза буквально ничего не осталось.
Надо заметить, что в лагере отношения между людьми очень меняются…Я сама немного коснулась тюрьмы и ссылки — там все другое, все другое. Там борьба за жизнь такая, что или ты станешь животным, или ты должен наступить на себя и стать другим человеком. Я никогда, даже в самые тяжелые моменты, не жалела, что уехала из Парижа в Россию, потому что тот опыт, который я тут имела, не получишь из книг. Это совсем другое. О. Димитрий рассказывал, что не раз он говорил себе в лагере: «Я священник, я священник…» — и это помогало ему удержаться от каких-то поступков, остаться человеком.
В 1945 году американцы освободили их лагерь — в начале там были, наверное, тысячи, а осталось меньше ста человек, но и те чуть живые. Ведь немцы и вообще-то их плохо кормили, а в последние дни просто перестали давать пищу, оставили умирать. Они были вычеркнуты из жизни. О. Димитрий заболел сперва тифом, но его выходили те узники, которых он крестил, а он многих крестил в лагере, развил там активную миссионерскую деятельность…
Кому интересно
http://www.pravprihod.ru/includes/periodics/public/2011/1101/000211595/detail.shtml