На улице моего детства — широкой, деревенской, тополиной, начинавшейся с асфальтированного шоссе, огибающего поселок, а потом пыльной гравийкой устало опускающейся в речушку, стоял неприметный дом. В летних сумерках он даже становился невидимым со своими серыми стенами, лишь белая эмалевая табличка «Здесь живет герой Великой Отечественной Войны» пульсировала на заношенной шинели стен. Там жили дед Федор и его жена — бабушка Юлия. Была у них еще собачка — маленький лохматый пёс Тёпа. Больше я о них ничего не знала, я была в том возрасте, когда еще не интересуются личными историями чужих пожилых людей. Помню, что меня поразило имя этой бабушки — Юлия. Для нашей деревни это было заморское имя, я тогда считала, что оно скорее подходит принцессе из сказок, чем бабушке, ведь даже среди моих дворовых детских подруг не было такого имени. У нас было 4 Наташи, Аня, Таня и Лена — простая деревенская детвора, мы играли и мечтали, пока страна выживала в 90-е годы.
Как-то теплым вечером августа мы с мамой возвращались домой, на нашей улице было темно, фонарей не было, а свет из окошек, укутанный садовой листвой, слабо пробивался на дорогу, поэтому было ощущение, что рядом никого нет. Тогда до меня донеслись странные звуки, я даже испугалась и сжала мамину руку крепче, но потом поняла, что это была песня. У неприметного домика, на лавочке сидели дед Федя и баба Юля и пели песни. Для меня тогда это было непостижимым — сидеть рядом со своим мужем в тишине, когда глаза того, кто рядом видишь четче, чем звезды, рассыпанные бисером приближающейся ночи, и петь песню от избытка сердца. А то, что она была именно такая, от радости души, а не от крепких напитков, я сразу уверилась.
Как жутко взрослые перевернули тогда наш мир — дерущиеся и оскорбляющие друг друга родители моих подруг стали нормой, мы даже сравнивали, у кого громче дома кричат и изощренее ругаются, и часто это были не только мамы-папы, но и бабушки-дедушки. Не исключением была и моя семья, поэтому петь песни рядом с любимым человеком показалось мне тогда чем-то фантастическим и нездешним.
Кроме любящих друг друга хозяев у этого дома был еще один нездешний признак. Я впервые услышала это слово — сакура. Оно было звонким и сочным, как хруст сладкого яблока. И красивым, как невеста. Если правый угол серого дома украшала табличка героя, то из-за левого угла по весне, будто из пены морской появлялся розовый жемчуг, затмевая собой зацветающие вишни, яблони, груши и сливы. Сакура – великолепие и нежность.
Баба Юля умерла первой, я даже пропустила это событие среди наступивших занятий в начальной школе. Помню только ярко, как ее муж каждый день неторопливо выходил из своего дома и шел по улице к почтовым ящикам, возле которых мы часто играли, рядом неизменно ковылял постаревший Тёпа. Деда Федя был растерян, он оглядывался по сторонам, не понимая, почему вокруг него продолжается прежняя жизнь, и в тоже время он был светел в своем одиночестве. Встречая его у почтовых ящиков, я здоровалась с ним как можно громче, думая, что так поддерживаю его, а он улыбался мне, и через эти малозаметные движения губ и глаз передавалась мне недовысказанная любовь.
Через годы он оброс, стал неопрятен, запустил себя, видно было, что тоска по ушедшей жене преследовала его, как и память о ней, из-за которой он выходил из дома каждый день и шел за газетой со свежими новостями, будто хотел в очередной раз убедиться, что мир продолжает жить. Рядом с ним неизменно семенил старенький Тёпа, иногда они по очереди останавливались, чтобы подождать того, кто отстал. Такой же лохматый и грустный пес, свидетель любви, которая не перестает.
Не перестает. Это я точно знаю. Дяди Федора теперь тоже нет. И Тепы. А сакура цветет каждую весну, будто венчаясь с домом, похожим на солдата в шинели с орденом под которым застыло сердце, полное любви.
1 комментарий на ««…не перестает…»»