Мой мир был небольшой. В детстве он состоял из «подросткового диванчика», знаете, такого чуда советского мебелиделания. У него было дно из дико скрипящего оргалита, приколоченного маленькими гвоздиками к основанию и прикрытого поролоновым матрасом. Эти гвоздики без конца вылезали, поэтому каждое утро я стучала небольшим молоточком, чтобы вернуть их на место. Тяжелое ватное одеяло заменяло все: сказочные леса, моря, горы – стоит только накрыться с головой…
Сложно сказать, отчего я пряталась, чего мне не хватало в обычном мире обычного городка. Я носилась по улице с ватагой мальчишек, играя в казаки-разбойники, прятки, войнушку и еще во всякие разные игры, иногда заканчивающиеся шрамами на коленках и лбу, а также разбитой губой аккурат накануне Дня знаний, чем удивляла маму, считавшею, что распухший вареничек никак не шел к белым бантам. Пару раз я приходила в класс с перебинтованной головой, оттеняя или иллюстрируя уроки пения, где мы голосили песни из советского репертуара про Щорса: «Голова повязана, кровь на рукаве…».
Я не закрывалась, словно улитка в раковину, но после шумных игр бежала домой: либо к книжному шкафу, где было столько сокровищ (папа собрал шикарную библиотеку), либо в уголок своего дивана, где был целый мир.
Разгадывая кроссворд на кухонном столе, папа спросил у мамы, жарившей котлеты: «Персонаж «Гамлета», брат Офелии?».
На что девятилетняя я, пробегавшая по коридору, сказала: «Лаэрт. Папа, помнишь: несчастье за несчастием Лаэрт, Офелия, бедняжка, утонула». На что отец сказал маме: «Эта шмакодявка что, «Гамлета» цитирует?».
А за креслом было самое уютное место: громоздким креслом на цилиндрических ножках, которыми мы кололи грецкие орехи, присылаемые бабушкой с Украины в деревянных посылках, зашитых в тряпочные чехлы. Приподнимаешь ножку кресла, кладешь орешек и…
Мой мир так и оставался небольшим долгие-долгие годы, но он был прекрасен, потому, что в нем жил Бог. Не знаю, откуда Он там появился, но появился. Когда мне было страшно идти зимним вечером из школы домой по частному сектору, я почти бежала, повторяя: «Мне не страшно. Потому, что Бог со мной!». Почему, откуда это взялось в моей голове – не знаю, в семье на Пасху красили яйца и пекли куличи, потому, что «может все же там что-то есть?», а еще где-то в закромах пылилось протестантское Евангелие…
А однажды в шестом классе нам рассказали про Рождество, предложив разыграть «представление», в котором я заучивала слова Марии: «Как будет то, когда я мужа не знаю…». Не понятные мне слова я повторяла как какую-то тайну.
«Мама, а где мой крестик?». «В шкафу, в шкатулке». На выцветшей желтой тесемке алюминиевый крест, самый простой и дешевый. Надеваю и испытываю тоже странное чувство тайны…
«Пап, а Лажечников интересно писал?». «У нас «Ледяной дом» есть. Тебе не рано?». Пожимаю плечами, ставя на место «Князя Серебряного»: «Нет».
Мама отбирает книгу: «Не читай лежа, не порть глаза. И спать уже надо». Щелкает выключатель и в темной комнате, поглотившей разом все предметы, оживает мой мир – мир под ватным одеялом…