"Есть только миг"

Есть такие места в  России, где до сих пор нет храма. Таким является село Нерчинский Завод, районный центр на юго-востоке Забайкалья.  До революции в Нер-Заводском районе было около десяти храмов, и служили в них несколько священников. В  Нер-Заводе  Богоявленский кафедральный собор, Троицкий храм украшали окрестности села. Помню рассказы бабушки о том, как проходили богослужения в храме, как был крестный ход во время засухи, и потом сразу пошел дождь. В каждом большом селе  района стоял  храм. Забайкалье было просвещено Светом Христовым. В моем детстве церквей уже не было, все было разрушено. Старушки прятали сохранившиеся иконы в шкаф, доставая их по праздникам. Как-то узнавали дату Вербного воскресенья, Пасхи, Троицы. В 70-х годах прошлого века от некоторых  разрушенных храмов еще  оставался фундамент, и старожилы могли вспомнить, какой здесь стоял храм. Сейчас нет тех людей, и только в архивах можно найти фотографии уничтоженных церквей, прочитать о них. Выросло несколько поколений детей, воспитанных без Бога. Тяжела жизнь в Забайкалье. Здесь и экономический, и духовный кризис. Процветают безработица, пьянство, самоубийства. Но, все-таки, несмотря ни на что,  Забайкалье живет. Создаются новые семьи, рождаются дети. Люди любят свой край, свою Родину. Забайкальские поэты воспевают свой уголок земли, посвящают ему стихотворения. Вот стихотворение Ирины Журавлевой:

Моя родина.

Родина, тихая родина, Забайкалье — мой дом родной. Я люблю тебя, свою родину, Я люблю тебя всей душой.

Синей лентою речка вьется По бескрайней, большой тайге, И в долине эхо смеется Мест таких не найдешь ты нигде.

Журавли на болотах курлычут, Из-под ног лягушата брызжат. Всех животных по-разному кличут. Здесь и люди на просьбу спешат.

В дом зайдешь, там хозяйка хлопочет, Из печи вынимая свой хлеб. Коль пожить в Забайкалье ты хочешь, Где б ты ни был, но здесь как нигде.

В Забайкалье все люди семьею Боль и счастье встречают всегда, Забайкалье, навек я с тобою, Не забуду тебя никогда!

Милостью Божией потихоньку начинается возрождение духовной жизни  и появилась надежда на возрождение края. Строятся храмы, создаются общины. Вот и в Нер-Заводском районе два года назад образовалась община верующих, регулярно проводятся богослужения в выделенном для этого помещении.  Служит там священник — протоиерей Олег Щербаков, он окормляет духовно четыре района. Расстояния между ними огромные. «Жатвы много, а делателей на жатву мало, даже нету… Помоги, Господи!»- говорит батюшка. На сопке, которую всегда называли Крестовкой, теперь установлен  поклонный крест. И началось строительство новой церкви в честь праздника Богоявления Господня. Строительство идет очень медленно из-за крайней нехватки средств. Люди в Нер-Заводском районе небогатые, живут на зарплату, пенсию и пособия по безработице. Богатых жертвователей и крупных спонсоров храм не имеет. Остается только надеяться, что мы сможем построить храм вместе,  всем миром. Мы обращаемся к  нер-заводцам, живущим по всей России и за ее пределами, а также ко всем неравнодушным людям с просьбой помочь в строительстве. Нер-Заводу нужен храм! Помогите его построить. Любая сумма будет бесценным вкладом в это благое дело. Для всех, кто решит откликнуться на просьбу, сообщаем реквизиты прихода.

Местная религиозная организация православный Приход храма во имя Святого равноапостольного великого князя Владимира с. Газимурский Завод Забайкальского края Читинской и Краснокаменской Епархии Русской Православной Церкви (Московский Патриархат)

Адрес: 673630, Забайкальский край, Газимуро-Заводский район, с. Газимурский Завод, ул. Журавлева, 12

ИНН 7504002264, КПП 750401001

ОГРН 1107500000541

Банковские реквизиты:

Р/с 40703810074000077031

В ГРКЦ ГУ Банка России по Забайкальскому краю г. Чита, Филиал Акционерного коммерческого Сберегательного банка РФ (ОАО) Читинское ОСБ № 8600

К/с 30101810500000000637, БИК 047601637

С пометкой для Богоявленского прихода с. Нерчинский Завод.

Счет в Нерчинском заводе закрыли, из за отсутствия денег на счету за ведение счета.

Жила в Ленинграде, в коммунальной квартире семья- папа —  Аркадий, офицер 1 ранга, мама —  Раиса, военный врач, и их сыновья, старшие — Иван, Саша, Валера, и младшие, «тройняшки» — Миша, Коля, Петя. И когда в 1931 году родилась девочка, ее назвали Викторией. Отец считал, что это настоящая победа — после шести сыновей родилась дочь! Праздновали рождение маленькой Виктории весело, все коммунальной квартирой. А потом началась война, и счастливое детство Вики закончилось. Ушли на фронт мама, папа, старшие братья. Даже младших  взяли юнгами на подводную лодку. Вика всю войну прожила с бабушкой. Блокадный Ленинград, голод, бомбежки, обстрелы. А еще Виктория помогала в госпитале, она стирала окровавленные бинты, гладила их. «Были такие утюги, которые разогревали углем. И вот когда мне совсем плохо от угля становилось, я теряла сознание, мне давали ватку с нашатырем понюхать — и снова за работу», — вспоминает Виктория Аркадьевна. Вика читала раненым письма, писала за них ответы, рассказывала  стихи. Все, кто могли, работали для Победы. Четырнадцатилетние мальчишки стояли у станков на заводе. От голода и усталости валились с ног, теряли сознание. Отдохнут — и опять к станку. Сейчас это трудно представить : дети работали наравне со взрослыми, воевали.

Первой пришла с фронта мама. Виктория Аркадьевна помнит до сих пор, как мама вошла в дом, она была  в форме, с погонами, в шапке-ушанке. Это был счастливый день для обеих. Вернулся отец, старшие братья. Младшие, «тройняшки», погибли. Они были совсем юными, братьям исполнилось по 14 лет. Они были неразлучными, попросились на одну лодку, и погибли вместе.

После войны, когда Виктории исполнилось 18 лет, она приняла крещение в Свято-Никольском храме г. Ленинграда, ей дали новое имя Вероника. Виктория Аркадьевна не раз говорила, что Господь спасал ей жизнь.

Сейчас в живых из семьи осталась она одна. Когда Виктория Аркадьевна рассказывает о  своих родных, то плачет.Особенно ей жалко младших, которые не вернулись с войны. Да и из старших двое недолго прожили после Победы. День Победы для нее особый  день, «это праздник со слезам на глазах».  А еще в этот день мы вспоминаем всех  погибших воинов и молимся об их упокоении, ведь «нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя».

Анна Ахматова «Победителям».

Сзади Нарвские были ворота,

Впереди была только смерть…

Так советская шла пехота

Прямо в желтые жерла «Берт».

Вот о вас и напишут книжки :

«Жизнь свою за други своя»,

Незатейливые парнишки —

Ваньки, Васьки, Алешки, Гришки,-

Внуки, братики, сыновья!

Всегда вспоминаю в этот день, как встречали Пасху в детстве. Старушки каким-то образом узнавали дату Вербного воскресенья, хотя календарей не было. А через неделю наступало Светлое Христово Воскресение. В этот день с утра мы шли  к бабушке, чтобы поздравить ее. В день Пасхи у нее было особенное настроение и какая-то особенная, необычная радость. Заходишь к ней в дом, бабуля говорит: «Давай похристуемся!».

-Христос Воскресе! — говорит баба Таня.

-Воистину Воскресе — отвечаю я.

— Христос Воскресе! — с еще большим чувством повторяет бабушка.

— Воистину воскресе — говорю я сдержанно.

— Христос Воскресе!

Бабушка целует меня, и начинает угощать.

Я очень удивлялась, глядя  на бабушку. Она радовалась. Что это была за радость? Откуда? Почему такой радостной была в этот день она? Я задавала себе эти вопросы и, конечно же, в то время не находила на них ответы. Это была особенная радость, так она не радовалась даже когда приезжали ее любимые дети, которых она не видела несколько лет. Это была другая радость.

В то время храмы вокруг давно все были разрушены, но бабуля бережно хранила икону святителя Николая, прятала ее в шкафу с посудой. Рассказывала нам о том, как проходил крестный ход вокруг села с иконами. Лето стояло  засушливое, дождей не было. А после крестного хода сразу пошел дождь, да не просто дождь, а ливень. Рассказывала, как пели в церкви на клиросе, пересказывала евангельские притчи. И никогда  не забывала о Боге, всегда говорила: «Иди с Богом», «Помоги батюшка Бог», благословляла на дорогу. Бабушка сохранила веру и  старалась передать ее своим внукам. Господь давал ей в светлый день Пасхи радость победы над смертью, радость Воскресения Христова.

Пасху и Рождество всегда отмечали на селе. В Пасху дети обменивались крашеными яйцами, качались на качелях, а понедельник Светлой седмицы приносили крашеные яйца в школу. Помню, директор школы в окно смотрит, а мы на площадке перед школой обмениваемся яичками, тут же разбиваем их, едим. » Директор в окно смотрит!»- скажет кто-нибудь из детей. «А пусть смотрит!»- ответит другой. Веселье продолжалось, и прервать его мог только звонок на урок…

Христос Воскресе!

Недавно в интернете я нашла сайт забайкальских казаков, которые живут  Австралии. Их предки уехали после революции сначала в Харбин, а потом кто в Австралию, кто в Канаду. И там остались. Когда читаешь воспоминания эмигрантов, их биографию, понимаешь, как тосковали они по России. Сначала многим казалось, что это ненадолго, не навсегда. Что власть большевиков долго не продлится, но потом они поняли, что переехали навсегда. Стали создаваться общины, строились целые русские кварталы, русские школы. И всегда на новом месте возводили храм, всем миром. Если бы не было церкви, многое было бы тяжело сохранить. Как говорили деды, где построена церковь, там и Россия.  Конечно, они мечтали вернуться на Родину, некоторые завещали перезахоронить свой прах, как, например, И.С. Шмелев и его супруга. Того поколения первых русских эмигрантов уже нет в живых, остались только скромные могильные холмики, за которыми ухаживают нынешние забайкальские казаки. И живет память о них в их детях, внуках и правнуках, которые сохранили язык, обычаи, православную веру. Считается преступлением, если дома, при иконах, разговаривать по-английски. Один раз в неделю вся община собирается, разговаривают, поют песни забайкальских, донских, запорожских казаков. Но самое удивительное — есть несколько семей, которые хотят из благополучной Австралии переехать в Россию, а, именно в Забайкальский край. Они знают о положении дел в крае, о социально-экономическом и духовном кризисе. И тем не менее, австралийские забайкальские казаки собрались переезжать, вопрос только в том, чтобы получить двойное гражданство. И этот вопрос пока не решен.

Прочитав несколько статей, я поняла, что эти люди, сохранив себя, свою культуру не постарались слиться с обществом, забыть свои корни, и быть как все, а наоборот, никогда не забывают, что они русские.

Эмигрант начала 20-го века Николай Евсеев писал б этом очень точно:

«Родиться русским, им остаться

И это счастье уберечь,

Когда бы, где бы ни скитаться,

Таким, как деды в землю лечь».

И вспоминается еще один случай, прочитанный на сайте. Забайкальские казаки сидят, одеты по-казацки. К ним подходит американский священник и говорит :»Ви болные люди!». А в ответ услышал :»Спасибо, батюшка, мы знаем».

«И после этого мы до конца поняли : да, мы — больные люди, и больны мы Россией. И это нормально, потому что мы — русские!»- говорит атаман Симеон Бойков в своем интервью.

Дай Бог, чтобы у забайкальцев из Австралии все получилось, чтобы они вернулись на свою Родину.

» Все на нашем  дворе  говеют. На первой неделе отговелся Горкин, скорняк со скорнячихой и Трифоныч с Федосьей Федоровной. Все спрашивают друг дружку,через  улицу  окликают даже:  «когда говеете?.. ай поговели  уж?..» Говорят,
весело так, от облегчения; «отговелись, привел Господь». А то — тревожно, от сокрушения:  «да  вот,  на  этой  недельке, думаю… Господь  привел бы». На третьей у сапожника отговелись трое мастеров, у скорняка старичок  «Лисица», по  воротникам который,  и наш Антипушка. Марьюшка думает  на  шестой,  а на
пятой  неделе будут  говеть Домнушка и Маша.  И бутошник собирается  говеть, Горкину говорил  вчера. Кучер Гаврила еще не знает,  как уж  управится, езды  много…  — как-нибудь да урвет денек. Гришка  говеть боится: «погонит меня, говорит, поп кадилом, а  надо  бы говонуть, как не  вертись». Василь-Василич
думает на Страстной, с отцом: тогда половодье свалит, Пасха-то ноне поздняя.
И как это хорошо, что все  говеют! Да ведь все люди-человеки, все грешные, а часа своего никто  не знает. А пожарные говеть  будут?  За каждым, ведь, час смертный. И будем  опять все  вместе,  встретимся  там… будто и  смерти не было. Только бы поговели все.
Ну,  все-то, все говеют.  Приносили белье из бань, сторожиха Платоновна  говорила:  «и  думать  нечего было  раньше-то  отговеться,  говельщиц  много мылось, теперь посбыло, помаленьку  и отговеем все». И кузнец думает говеть,
запойный.  Ратниковы,  булочники,  целой  семьей говели.  Они  уж всегда  на первой. А пекари отговеются до Страстной, а то горячее пойдет время  — пасхи да куличи. А бараночникам и теперь жара: все так и рвут баранки. Уж как  они поговеть успеют?.. Домна Панферовна, с которой мы к  Троице ходили, три раза поговела: два раза сама, а  в третий  с Анютой  вместе. Может, говорит, и  в четвертый раз поговеть, на  Страстной.
С  понедельника,  на  «Крестопоклонной»,  ходим  с  Горкиным к  утрени, раным-рано. Вставать не  хочется, а вспомнишь, что все говеют, —  и делается легко,  горошком  вскочишь. Лавок  еще  не отпирали, улица  светлая, пустая, ледок  на лужах, и пахнет  совсем весной.  Отец  выдал мне на говенье рублик серебреца, я покупаю у Горкина свечки. Будто чужой-серьезный, и ставлю сам к главным образам  и распятию.  Когда он ходит по церкви с блюдом, я кладу ему три  копейки, и он мне  кланяется,  как  всем,  не улыбнется даже,  будто мы разные.
Говеть не очень трудно. Когда вычитывает дьячок длинные молитвы, Горкин манит меня присесть на табуретку, и я подремлю немножко или думаю-воздыхаю о грехах.  Холим  еще к вечерне, а в  среду и пяток — к «часам» еще к  обедне,
которая называется  «преосвященная».  Батюшка  выходит  из  Царских  Врат  с кадилом  и со  свечой,  все  припадают  к полу и  не глядят-страшатся, а  он говорит в таинственной тишине: «Свет Христов просвещает  все-эх!..» И  сразу делается легко и светло: смотрится в окна солнце.
Говеет много народу, и  все  знакомые.  Квартальный говеет  даже, и наш пожарный, от Якиманской части, в тяжелой куртке с железными пуговицами, и от него будто  дымом пахнет. Два знакомых  извозчика еще говеют, и колониальщик
Зайцев,  у которого я всегда покупаю пастилу. Он все становится  на колени и воздыхает — сокрушается о грехах: сколько, может, обвешивал народу!.. Может, и меня обвешивал и гнилые орешки отпускал.  И пожарный тоже сокрушается, все
преклоняет  голову. А какие у него грехи? сколько людей спасает, а  все-таки боится.  Когда батюшка говорит грустно-грустно — «Господи  и Владыко  живота моего…»  — все рухаемся на  колени и потом, в тишине-сокрушении, воздыхаем двенадцать  раз:  «Боже,  очисти  мя, грешного…» После  службы  подаем  на
паперти нищим грошики, а то копейки: пусть помолятся за нас, грешных.
Я пощусь, даже и сладкого  хлеба  с маком не хочется. Не ем и халвы  за чаем, а только сушки. Матушка со мной ласкова, называет — «великий постник».
Отец все справляется — «ну, как дела, говельщик, не заслабел?».  Домнушка  спрашивает, как мне  мешочек сшить, побольше или поменьше,  — понесу   батюшке   грехи.  Отец  смеется;  «из-под  углей!»  И  я   думаю  — «черные-черные грехи…».

В пятницу, перед вечерней, подходит самое  стыдное: у всех надо просить прощение.  Горкин говорит,  что стыдиться  тут нечего,  такой порядок,  надо очистить душу. Мы  ходим  вместе, кланяемся всем смиренно и говорим: «прости меня,  грешного». Все  ласково  говорят:  «Бог простит,  и  меня  простите». Приходим  загодя  до вечерни,  а  уж  говельщиков много  понабралось. У левого крылоса стоят ширмочки, и туда ходят  по одному, со свечкой. Вспомнил я про заслончик — душа сразу и упала. Зачем заслончик? Горкин мне объяснил — это чтобы исповедники  не смущались, тайная исповедь, на духу, кто, может, и поплачет от  сокрушения,  глядеть  посторонним не  годится.  Стоят  друг  за дружкой  со  свечками,  дожидаются череду.  И  у  всех  головы нагнуты,  для сокрушения. Я попробовал  сокрушаться, а  ничего не помню,  какие мои грехи.
Горкин сует мне свечку, требует три копейки, а я плачу.
— Ты  чего  плачешь…  сокрушаешься? —  спрашивает. А  у меня  губы не сойдутся. Нас пропускают наперед. У Горкина дело священное — за свещным ящиком, и все  его очень уважают. Шепчут:  «пожалуйте наперед, Михал Панкратыч, дело у
вас  церковное». Из-за ширмы выходит Зайцев, весь-то  красный, и  крестится. Уходит  туда пожарный, крестится быстро-быстро, словно  идет на  страшное, Я думаю: «и пожаров  не  боится,  а тут боится». Вижу под  ширмой огромный его сапог. Потом этот сапог вылезает  из-под заслончика, видны ясные гвоздики, —
опустился, пожалуй, на коленки. И нет сапога: выходит пожарный  к нам, бурое его лицо радостное, приятное. Он  падает на колени, стукает об  пол головой, много  раз,  скоро-скоро, будто  торопится,  и уходит.  Потом выходит  из-за
заслончика красивая барышня и вытирает глаза платочком, — оплакивает грехи?
— Ну, иди с Господом… — шепчет Горкин и  чуть  поталкивает, а у  меня ноги не идут, и опять все грехи забыл.
Он ведет меня за руку и шепчет — «иди, голубок, покайся». А я ничего не вижу,  глаза застлало.  Он вытирает мне глаза пальцем, и  я вижу за  ширмами аналой и о.  Виктора.  Он манит  меня и  шепчет: «ну, милый, откройся  перед Крестом и Евангелием, как  перед  Господом, в чем согрешал… не убойся,  не утаи…» Я плачу,  не знаю,  что говорить.  Он  наклоняется и  шепчет:  «ну, папашеньку-мамашеньку не слушался…» А я только про лапку помню.
— Ну, что еще… не слушался… надо слушаться… Что, какую лапку?..      Я едва вышептываю сквозь слезы:
—  Гусиная  лапка…  гу… синую  лапку…  позавидовал… Он начинает допрашивать, что за лапка, ласково так  выспрашивает,  и я ему открываю все.
Он гладит меня по головке и вздыхает:
— Так, умник… не утаил… и душе легче. Ну, еще что?..
Мне легко,  и я говорю про все: и про лопату, и про, яичко,  и даже как осуждал о. протодьякона, про моченые яблоки и его живот. Батюшка  читает мне наставление, что завидовать и осуждать большой грех, особенно старших.
— Ишь, ты, какой заметливый… — и хвалит за «рачение» о душе.
Но я не  понимаю,  что такое  — «рачение». Накрывает меня епитрахилью и крестит голову. И я радостно слышу: «…прощаю и разрешаю».
Выхожу из-за ширмочки, все  на меня глядят, — очень  я долго был. Может быть, думают, какой я великий грешник. А на душе так легко-легко.
После причастия все меня поздравляют  и целуют,  как именинника.
День теплый, солнечный, совсем-то совсем весенний. Мы  сидим с Горкиным на согревшейся  штабели  досок, на припеке, любуемся, как  плещутся  в  луже утки, и беседуем о божественном.  Теперь и помирать не страшно, будто святые
стали.  Говорим о рае,  как летают там  ангелы  — серафимы-херувимы,  гуляют угодники  и   святые…   и,  должно  быть,  прабабушка  Устинья  и  Палагея Ивановна… и  дедушка, пожалуй, и плотник Мартын,  который так помирал, как
дай Бог всякому. Гадаем-домекаем, звонят ли в раю  в  колокола?.. Чего ж  не звонить,  —  у  Бога  всего  много,  есть  и  колокола,  только  «духовные», понятно… — мы-то  не можем слышать. Так мне легко и светло  на душе, что у меня наплывают  слезы,  покалывает  в носу от радости, и я обещаюсь  Горкину никогда  больше   не  согрешать.Подсел к нам Гриша, и мы опять стали говорить про рай, и у Горкина были слезы на глазах, и лицо было светлое,  такое, божественное совсем,  как  у  святых стареньких  угодников.  И я  все  думал,  радуясь  на  него,  что  он-то  уж непременно в рай попадет,  и какая  это  премудрость-радость  —  от  чистого сердца поговеть!..»

Младенец Георгий родился 30 марта 2012 года и ушел в вечность 6 апреля в Предпразднество Благовещения Пресвятой Богородицы. Он прожил всего неделю, такую короткую по нашим меркам жизнь. Но за это время за него молились мама, бабушка, дедушка бегал в храм  ставил свечки… Мы все стали немного ближе к Богу. А я поняла, что молиться- это кровь проливать. Гошанчика, как называла его мама, успели покрестить. Надо сказать, что у моей сестры не было детей. И Гоша появился после того, как мама и папа приняли Святое Крещение. » Ныне спасение пришло этому дому!»- хочется воскликнуть словами из Священного Писания. Блаженный младенец Георгий молится теперь за своих родителей.

Впервые я узнала о прощеном воскресенье более подробно  в 2009 году от своей соседки Софьи Васильевны. Она рассказывала со слезами на глазах о чине прощения- особой службе, которая проходит в прощеное воскресенье вечером: «Это же так хорошо, когда себя унижаешь, а не гордишься собою. Как же это хорошо! Я жду целый год эту службу». Слезы блестели на ее выцветших глазах. А я подумала о том, что никогда еще не была на такой службе. И тогда я первый раз  пошла в этот день в храм  вечером, в пять часов. Меня поразила  атмосфера в храме : люди со слезами на глазах просили прощения друг у друга, некоторые даже вставали на колени. Все это было так искренне и радостно. И с легким сердцем вступаешь потом на путь Великого поста.  Вот и я прошу прощения у всех кого обидела вольно или невольно, словом или делом… Простите меня!

Это записи — рассуждения о вере, которые писал человек в то время, когда о вере говорить было нельзя. Материал взят с выставки » Неперемолотые». Сохранена орфография автора.

День первый.

О недостаточности веры в мире.

Обаче сын человеческий пришед убо обрящет ли си веру на земли? ( Луки, 18, 8).

Если б Он и пришел теперь, обрел ли бы ее в нас? В чем заключается наша вера; где следы ея?

Веруем ли мы, что земная жизнь, есть только краткий переход к лучшей жизни? Думаем ли о том, что прежде царствования со Иисусом Христом, нам должно пострадать вместе с Ним?

Итак, станем же взирать на мир, как на обманчивый призрак, а на смерть, как на истинное благо!

Верою ли мы живем; она ли нас одушевляет? Приемлем ли всем сердцем те Вечные Истины, которые она предлагает нам? Так ли усердно питаем мы душу свою, как упитываем тело? Приучаемся ли взирать на все оком верующего? Исправляем ли по правилу веры все наши суждения? Увы! Вместо того, чтобы жить верою, мы умерщвляем ее в своем разуме и сердце. Мы часто мыслим и действуем как язычники!

Кто, признав необходимость Веры- будет поступать так, как поступаем мы ?

2. Убоимся, чтобы Царствие Божие не было взято от нас и дано другим, которые принесут лучше плоды. Это Царствие Божие дает нам Вера, когда она владычествует над нами. Блажен видящий очами Веры! Плоть и кровь не имеют этого дара.

А это молитва была записана в блокноте другого исповедника веры.

Господи, спаси мя, погибаю. Се кораблец мой бедствует от искушения волн житейских и близ потопления есть, но Ты, яко Бог, милосердый и сострадательный немощем нашим властию Твоею всесильною запрети волнению бедствий, хотящим погрузити мя и низвести во глубину зол,- и будет тишина, яко ветры и море послушают Тебя…

Мученики и исповедники веры, они пострадали за Христа и вместе с Ним! Промыслительно, что выставка » Неперемолотые» прибыла в Хабаровск накануне того дня, когда вспоминали всех, за веру пострадавших. Звучали слова апостола Павла, о  том, что ничего не может нас отлучить от Любви Божией. Была панихида в этот день. И все это было как-то радостно и торжественно. И уже ничего не напоминало о страданиях этих людей. Была только уверенность, что вот они получили Царствие Божие, а нам еще предстоит потрудиться.

24 февраля день памяти великого святого вологодской земли преподобного Димитрия Прилуцкого. Преподобне отче наш Димитрий, моли Бога о нас!

Поздравляем с именинами нашего дорогого батюшку Димитрия(Винокурова). Желаем ему здоровья и многая лета! Еще долго-долго гореть как свечка перед престолом Божиим.

Баба Маша обиделась. Было это давно, более 70 лет назад. Но обиду свою давнишнюю она до сих пор с собой носит. Случилось как-то спросить у нее:» Баба Маша, а почему вы в церковь не ходите?». И услышала в ответ:» Не хожу и не буду ходить!». «А почему?»- спросили ее. Ответом на вопрос была эта история. В детстве Машенька ходила в храм на Причастие. Наступило время отрочества. И тогда Маша не забывала про церковь. И вот пришла она однажды на исповедь. Поисповедовалась, а батюшка стал вопросы задавать. И спросил про это. Ну в общем, по седьмой заповеди. Не допускала ли она,  Мария, нечистых помыслов, хранит ли свою девичью честь…

Мария с тех пор в храм не ходит. И хотя она уже давно мама, бабушка, и даже прабабушка, об этом батюшке помнит. Да, крепко в ней засела  обида. И бесполезно ей говорить, что надо  священника этого давно простить, тем более, что его и в живых-то, наверное, нет…

— Ну как он мог?- с негодованием говорит баба Маша,- ведь я тогда еще совсем девчонкой была, мне всего 14 лет исполнилось. Да я даже и мысли такие не допускала. Ну как он мог такое подумать про меня?

Вспомнила я про  эту бабушку не просто так. Пришел мой сын с исповеди, а я говорю:» Сынок, а батюшка у тебя что спрашивал?». А он мне спокойно так отвечает:» Он спросил, курю ли я, дерусь ли с мальчишками. Ну я сказал, что нет». И тут я мысленно стала возмущаться:» Ну как мог батюшка такое подумать про моего сына( это я об курении)?» . А потом успокоилась и решила, что время сейчас такое , бывает, и второклассники уже курят, и это не секрет. Вспомнила я про бабу Машу, про обиду ее. Вот ведь как можно обидеться, на целых 70 лет, да что там, и на всю оставшуюся  жизнь. А враг подсуетится, постарается сделать все, чтобы человека от Церкви отвести.  И как нам надо быть внимательными к слову, осторожными со словами… Ведь как предостерегал Ф.И. Тютчев, :» Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется..». Да, нам не дано это. И бывает больно от слов, но слово не воробей, говорили наши предки, вылетит-не поймаешь. А обида долго живет в сердце человеческом, как в случае с моей знакомой.